у других семьи живут далеко, а некоторые сами заботятся о семье. Это – пожилые женщины из Шида Картли, которые в условиях пандемии каждый день борются за существование, а иногда и являются единственной опорой больших семей, оставшихся без средств.

89-летняя Нуну Цабадзе из села Сацхури знает об ограничениях. Она живёт в Карельском районе одна. Всегда следит за новостями. Именно из-за запрета на передвижение междугороднего транспорта она почти год не видела своих детей. Она знает ответ, но думает: "Может, я пропустила?" И спрашивает нас: "Транспорт не открылся, не работает?".



"Я живу одна, у меня две дочери, они замужем. У них свои семьи. Они живут в Кутаиси, и из-за того, что нет дороги, не могут приехать, по-моему, уже год. Если мне нужно лекарство, я прошу других, и они мне приносят из аптеки. Дрова я покупаю, а соседи мне их рубят. Я пеку для себя. Это я пока ещё могу.

У меня кружится голова, и я не могу понять, какое лекарство мне нужно выпить. Аппарат-то у меня есть, но я не вижу. Не могу читать, не вижу цифры. Магазина у нас нет. Еду мы привозим из Хашури. Кто-то едет, я попрошу, и мне привезут. Здесь был магазин, но хозяин продал его и куда-то уехал. Ходить я не могу. Я сделала доверенность на сватью. Она получает мою пенсию и приносит мне".

Рассказывает Нуну и вспоминает, что 15 лет ухаживала за больным мужем.

"Лекарства и еду приносила я. Но вот там, где трасса, откуда вы приехали, там я не была 9 лет. После того как умер мой муж, я не могу ходить, у меня болят ноги, колени, поясница. Я всегда была очень трудолюбивой", - говорит Нуну Цабадзе.

"Я раньше тоже нуждалась, а как началась пандемия, стало ещё труднее", - сказала нам Карожна Лурсманашвили из Абиси.

Бедную жизнь 73-летней Карожны Лурсманашвили пандемия осложнила ещё больше.



"Не могу ходить, хотите – смейтесь надо мной. Моя дочь говорит мне, мол, медленно переходи через дорогу. А сейчас и слышать плохо стала. Я нуждаюсь, но к кому мне обратиться? У сына своя семья. В 500 лари мне обошлись дрова. Нужно заказать ещё, мне не хватит. Социальную помощь я в последний раз запрашивала в позапрошлом году, они потребовали форму 100. Я отправила документ в Тбилиси, а ответ не пришёл. Мне было 23 года, когда муж меня бросил. Потом я поехала в Сурами, отвезла детей на родину. Муж бросил меня беременную. Свекровь разбила мою семью. Вот я и жила там. Там вырастила этих детей. 3 года было девочке, когда умер муж, а мальчику – 9 месяцев.

Я работала на "Стеклянше" (стеклянный завод в посёлке Сурами, который был остановлен в 1998 году, примечание редакции), грузила вагоны, чтобы вырастить детей. 24 года я проработала в Сурами на заводе, на стеклянном заводе. Потом взяла квартиру. Дала 1000 рублей. На эту квартиру я работала 6 лет. Потом оставила там сына и уехала. Я живу здесь. Их там оставила. Я здесь прописана. Я и хлеб продавала, и хачапури продавала в Хашури. Когда я шла из Сурами в Хашури – несла пешком".

"Вот у меня долг в магазине, и в том магазине тоже есть долг. А что мне делать? Если мне нужно? Когда началась пандемия, я стала нуждаться ещё больше. Я и раньше нуждалась. Обувь не могу купить. Всё время обвязываюсь шалью. Почки болят. Извините, но у меня нет нормальных простыней. Не хватает мне пенсии", - рассказывает Карожна и показывает свою обувь.

Бенефициаром хашурской бесплатной столовой является и 61-летняя Соня Бекошвили. Она каждый день пешком приходит в столовую и возвращается пешком. От её дома до столовой нужно 40 минут на дорогу, но силу и энергию ей придают мысли о внуках. А её дом вовсе не является её домом. Её вместе с семьёй приютил родственник.

Всю свою жизнь я мучаюсь. Копаю, мотыжу. Мету улицы за 200 лари. Утром выхожу, подметаю, прихожу. Я и скот пасла. Этим содержу семью. У нас и социальные есть, но этого разве хватит. Сейчас ребёнок у нас больной. Когда он родился, у него была разорвана артерия пищевода. Как только простудится, начинаются проблемы с бронхами. Я сделаю всё, что смогу. Во всем себя ограничу и детям понесу. Я хожу за металлоломом в Сурамела. Мы с зятем вместе ходим. Иногда нахожу медь, иногда – алюминий. Это тоже деньги. В столовую я каждый день хожу пешком и возвращаюсь пешком. Да, может быть, в ту минуту у меня будут в кармане эти 50 копеек, но я опять же на это детям куплю что-то. Руку не протяну, не украду, не потребую. Принесут? Возьму. А не принесут, буду жить так", - говорит Соня Бекошвили и вспоминает своё прошлое:



"У меня была осетинская семья. Я жила в Хашури. Во время волнений мой дом сожгли. Заходили неформалы и говорили мне: "Ты – грузинка, зачем растишь осетин?" Я говорила: "Что мне выкинуть детей? Я их вырастила, а сейчас позволить вам их поубивать?" Мы боялись. И против мужа боролись, и против свекрови боролись, и против свёкра. Мы всегда были под оружием. Потом мы уехали в Орджоникидзе. Я поехала ради своих детей. Мой муж не был таким человеком, чтобы хотя бы там хорошо обращаться со мной. Там он меня больше унижал, и я потом уехала вместе с двумя детьми. Мальчики остались с отцом. Один мне звонит. Второй погиб в 2008 году. Он был скотобойцем, и на него налетел бык, всего растерзал. Я не смогла поехать. В это время русская армия стояла у нас. Моими усилиями и с помощью правительства я построила две комнаты. Из-за нужды я заложила их в банке, хотела торговать на эти деньги, и совсем потеряла. Не смогла платить. То там жила на съёме, то там. В конце нас приютил родственник. Пожалел нас. Он сам живёт один. Так и живём. Он тоже болеет. У него эпилепсия. И этот дом продаёт", - рассказывает Соня.

Особенно Соня беспокоится из-за подорожания продуктов.

Цены очень выросли. Сахар подорожал. Растительное масло подорожало. С одного кочана капусты я делала борщ один раз, а на другой день – ничего. За молоко, например, я давала 2 лари, а сейчас – до 3 лари. Мы боимся пандемии. Как посмотришь – все умирают, и молодые, и старые", - говорит Соня Бекошвили.